Эта сфера познания фундамент наших представлений
Есть счастливая закономерность в том, что истина удаляется по мере приближения к ней, и если вы так уж рветесь, вам придется довольствоваться всякой дрянью, подобранной по дороге. Истина, как и Муза, женщина – она уступает сама, и каждый раз не тому. Трудно анализировать ее выбор. Вряд ли чего добьешься от нее по расчету – необходимо чувство. Насилие исключает познание. Как стремительно познается ненасущное! – насущное и сейчас почти так же далеко и так же рядом, как когда-то. Черт знает что за штуки летают в небе, а про птиц мы с трудом догадываемся, что они есть. Скрежещут сообразительные машины, казалось бы, освобождая нам разум, и параллельно какой-нибудь сверхбомбе мы начинаем с точностью устанавливать для себя вещи, без доказательства допускавшиеся первобытным мозгом: что все живое чувствует хотя бы.
Наука XX века сильно распугала истины – они разлетелись как птицы, которых на Косе так неуклюже ловят. Никогда человек не был так презрителен к обезьяне, чем когда поверил в свое от нее происхождение. Недопустимое высокомерие. Современная экология кажется мне даже не наукой, а реакцией на науку. Реакцией естественной, нормальной (еще и в этом смысле она – наука естественная). Почерк этой науки будит в нас представление о стиле в том же значении, как в искусстве. Изучая жизнь, она сама жива; исследуя поведение, она обретает поведение. У этой науки есть поведение, неизбежный этический аспект. Ее ограниченность есть этическая ограниченность: не все можно. Не все стоит думать, не все – понять. Любительство дает урок, бросая естественный, как бы и необразованный – просвещенный – взгляд на живое лишь при непосредственном контакте с ним. И тогда оно легко находит слова для своих понятий. Ниша, ареал, пирамида… Пирамида – это кто в какой последовательности друг друга ест. Не увидеть такое сооружение можно, разве что взобравшись на самую вершину его…
Пища, территория, возраст, энергия, численность, рождаемость, смертность… Позвольте, да что же тут от науки, что же тут нового, в чем открытие? Это мы и так знаем, это же просто жизнь. Вот именно. Наше сознание устроено кичливо: существующим оно считает лишь то, что ему уже известно. Однако и то, что уже известно, и то, что еще неизвестно, и то, что никогда не будет известно, есть единая, неразъятая реальность, в которой, по сути, нет чего-либо более, а чего-либо менее главного. Меня иногда охватывает небольшой смех при представлении о том, какой бесформенный, криво и косо обгрызенный познанием кусок содержим мы в своей голове как представление о реальности. Этот кусок кажется нам, однако, вполне гладким и круглым – вмещающим в себя. Предположение реальности, поглощающей крупицу наших сведений, и есть научный подвиг. Духовный смысл научного открытия не в расширении сферы познания, а в преодолении ее ограниченности.
Посмотреть под ноги, а затем в небо – вот первый научный метод. В задумчивости поковырять пол и поискать решения на потолке, где, как известно, ничего не написано. Это – доступно.
С большой симпатией разглядываю я в умозрительной перспективе некоего немолодого уже австрийца, бредущего по тропинке австрийской же, наверно, красивой и аккуратной деревеньки… Он задрал голову и смотрит в австрийское, почти такого же, как и у нас, цвета небо. Он видит там орущую птицу, скажем галку. Чем он, по сути, занят? Считает ворон. Смешное это и давно разоблаченное у нас занятие поглощает его на долгие десятилетия. Чего она орет, куда она летит?
Источник
Эта сфера познания фундамент наших представлений
Во избежание подобных контрпримеров, можно сделать наше определение знания более строгим: потребовать, например, чтобы убеждения, претендующие на роль знания, опирались только на такие посылки и данные, которые можно рассматривать как достоверные и безошибочные. Давайте рассмотрим такую позицию.
Классический эпистемологический фундаментализм
Представление о том, что знание должно строиться на твердых, достоверных и безошибочных основаниях, является весьма древней и до сих пор влиятельной позицией в теории познания. Ее можно найти уже у античных философов, а в наиболее четком и программном виде ее декларировали в новое время Ф. Бэкон и Р. Декарт. Это представление можно назвать классическим фундаментализмом, поскольку он доминировал в классической философии, принимается многими и в наши дни, а все альтернативы ему пока еще можно описать лишь как более или менее серьезные отклонения от него.
В классическом фундаментализме все наши представления разделяются на два класса: те, которые основываются или выводятся из каких-то других, и те, истинность которых не основана на достоверности других положений. Можно сказать, что эти последние представления основаны на самих себе. Они-то и считаются последним основанием, фундаментом нашего знания. Строение знания в данном случае напоминает строительство здания: предполагается, что в знании существуют твердые, неподверженные ошибкам базисные элементы, на которых как на фундаменте воздвигается с помощью логически контролируемых процедур дедукции или индукции — надстройка всего остального знания.
Существуют два вида эпистемологического фундаментализма рационалистический и эмпиристский. Наиболее известным представителем первого был Декарт, который полагал, что с помощью интуиции можно обнаружить настолько ясные, отчетливые и самоочевидные идеи (он относил к ним такие идеи, как «существование Я», «целое больше части» и т.п.), что в их достоверности невозможно усомниться. Они освещены естественным светом разума. Отправляясь от этих базисных идей, с помощью дедукции можно строить всю остальную систему знания, подобно тому, как в геометрии Евклида из немногих аксиом выводится все наше знание о геометрических фигурах.
В эмпиристском фундаментализме, отстаивающем значение естественного света опыта, в качестве базисных элементов берутся данные непосредственного чувственного опыта. Здесь вступает в свою роль главный принцип эмпиризма все наше знание является производным от нашего чувственного опыта. Только суждения, выражающие непосредственную фиксацию фактов с помощью органов чувств, являются самодостаточными и непогрешимыми. Напротив, все остальные суждения нуждаются в поддержке и могут получить ее только от суждений чувственного опыта. Вот как эту установку защищал М. Шлик, лидер Венского кружка, бывшего в 1920 — 1930-е годы цитаделью современного эмпиризма: «В любом случае независимо от того, какую картину мира я рисую, я всегда буду проверять ее истинность в терминах моего собственного опыта. Я никому и никогда не позволю отнять у меня эту опору: мои собственные предложения наблюдения всегда будут последним критерием. И я буду восклицать: «Что я вижу, то вижу!»» [1].
1 Шлик М. О фундаменте познания // Аналитическая философия. Избранные тексты. М., 1993. С. 44.
Мориц Шлик (1882 — 1936) — немецко-австрийский философ, один из лидеров логического позитивизма. Родился в Берлине, в 1904 г. защитил диссертацию по физике под руководством М. Планка в Берлинском университете, однако вскоре отошел от физики и увлекся философией. С 1911 г. преподавал в университетах Ростока и Киля, в 1922 возглавил кафедру философии Венского университета, в 1936 на пути в университет был убит студентом. Наиболее значим венский период жизни, когда он был организационным и идейным лидеров знаменитого Венского кружка. В центре интересов Шлика стояли проблемы эпистемологии и философии науки. Его естественнонаучная подготовка повлияла на то, что уже в начале своей деятельности он занял критическую позицию по отношению к господствовавшему в то время в немецких университетах неокантианству, опираясь в этом первоначально на идеи Э. Маха и А. Пуанкаре.
Подчеркнем еще раз важный момент, общий для обоих видов эпистемологического фундаментализма. Базисное знание, трактуемое в одном случае как ясные идеи разума, в другом — как данные непосредственного чувственного опыта, полагается на роль базисного потому, что оно истолковывается как абсолютно достоверное и в принципе не подверженное ошибкам. Именно поэтому оно, во-первых, может быть фундаментом и, во-вторых, от него достоверность и истинность могут транслироваться, распространяться на все остальное знание.
Нетрудно видеть теперь, чем согласно классическому фундаментализму должна заниматься эпистемология. Она должна показать, как наши представления и убеждения о мире природы, о нашей истории и возможном будущем, о состояниях сознания других людей и тому подобное могут быть обоснованы, исходя из базиса, ограниченного, например, только утверждениями о данных нашего чувственного опыта. Если это удастся сделать, то эпистемология выполнит свою задачу, если нет, то нам придется перейти в стан скептиков.
О «первичности» различных видов знания
История эпистемологии демонстрирует, что никому из представителей классического фундаментализма не удалось доказать, что на основе столь жестких и узких условий можно обосновать или оправдать реальное знание, которым люди обладают в повседневной жизни и науке. Первым начал сдавать позиции рационалистический фундаментализм: одна за другой терпели неудачу попытки обнаружить среди огромного многообразия идей, гипотез и постулатов некие абсолютные, всеми разделяемые первые принципы и аксиомы знания. Но и эмпирики не слишком преуспели, поскольку их непогрешимые чувственные данные оказались слишком зыбкими и аморфными, чтобы держать на себе весь массив человеческого знания.
Уже у Канта заметен отход от фундаментализма. Он считал, что ни чувственные восприятия сами по себе, ни одни только рациональные идеи не могут быть положены в основу знания. В «Критике чистого разума» он пишет об этом очень ясно: «Наша природа такова, что созерцания могут быть только чувственными, т.е. содержат в себе лишь способ, каким предметы воздействуют на нас. Способность же мыслить предмет чувственного созерцания есть рассудок. Ни одну из этих способностей нельзя предпочесть другой. Без чувственности ни один предмет не был бы нам дан, а без рассудка ни один нельзя было бы мыслить. Мысли без содержания пусты, созерцания без понятий слепы. Эти две способности не могут выполнять функции друг друга. Рассудок ничего не может созерцать, а чувства ничего не могут мыслить. Только из соединения их может возникнуть знание» [1].
Источник
О фундаменте познания
Все большие попытки создать теорию познания строились как решение проблемы точного знания. А эта неприятность со своей стороны вырастала из рвения к безотносительной достоверности.
Существует взор, в соответствии с которому утверждения обыденной жизни и науки смогут быть в лучшем случае только возможными а также самые неспециализированные результаты науки, подкрепляемые всем человеским опытом, сущность не более чем догадки. Это воззрение всегда стимулировало философскую идея—начиная с Декарта а также, не смотря на то, что это и не столь разумеется, со времен античности — к поискам неколебимого, несомненного основания, некоего жёсткого базиса, на котором имело возможность бы покоиться отечественное недостоверное познание. Недостоверность обыкновенно растолковывали невозможностью, вероятнее принципиальной, выстроить более надежную структуру силой людской мышления. Но все же длились поиски фундамента, что существовал бы прежде всяких построений и не был бы шатким.
Упрочнения в этом направлении предпринимались кроме того “скептиками” и “релятивистами”, каковые не признавали возможности для того чтобы поиска. Пути поиска были разными, как и связанные с ними мнения. Неприятность “протокольных предложений”, их функций и структуры имеется новейшая форма, в .которую философия, либо скорее решительный эмпирицизм отечественных дней, облекает поиски последнего основания познания.
Первоначально под “протокольными предложениями” понимались—как это видно из самого наименования—те предложения, каковые высказывают факты полностью легко, без какого-либо их переделывания, трансформации либо добавления к ним чего-либо еще, — факты, поиском которых занимается любая наука и каковые предшествуют всякому суждению и всякому познанию о мире. Бессмысленно сказать о недостоверных фактах. Лишь утверждения, лишь отечественное знание смогут быть недостоверными. Исходя из этого в случае если на.м удастся выразить факты в “протокольных предложениях”, без какого-либо искажения, то они станут, возможно, полностью несомненными отправными точками знания. Само собой разумеется, мы оставляем их, в то время, когда переходим к утверждениям, актуально употребляемым в жизни либо науке (для того чтобы рода переход есть, по всей видимости, переходом от “сингулярных” к “универсальным” предложениям), но они однако образуют жёсткий базис, которому все отечественные познания обязаны присущей им степенью правильности.
И не имеет значения, были либо не были сформулированы в действительности эти так именуемые протокольные предложения, т. е. были ли они высказаны, записаны либо кроме того очевидно “помыслены”; нужно лишь знать, какие конкретно предложения образуют базис актуальных обозначений, и быть талантливыми в любую секунду их реконструировать. В то время, когда, к примеру, исследователь записывает, что “при таких-то и таких-то условиях стрелка показывает 10,5”, он знает, что это указывает “две тёмные линии пересеклись” и что слова “при таких-то и таких-то условиях” (представим себе, что условия тут оговорены) совершенно верно так же складываются в определенные протокольные предложения, каковые, если бы он захотел, имели возможность бы быть сформулированы совершенно верно, не смотря на то, что, возможно, это было бы тяжело.
Вряд ли кто-то начнёт оспаривать, что знание в жизни и в науке в каком-то смысле начинается с констатации фактов и что “протокольные предложения”, в которых они фиксируются, находятся в том же самом смысле в начале науки. Что это за суть? В каком смысле должно быть осознано “начало”—во временном либо в логическом?
Уже тут мы обнаруживаем большое количество неясностей и путаницы. Я сообщил ранее, что не имеет значение, делаются ли (либо высказываются) такие утверждения актуально либо нет, и это, разумеется, свидетельствует, что они не обязательно должны находиться в начале по времени, но смогут быть, в случае если появится такая необходимость отысканы и позднее. Необходимость в их формулировке может показаться в том случае, если мы захотим прояснить для себя суть предложения, которое мы вправду записали. направляться ли тогда осознавать отнесение к протокольным предложениям в логическом смысле? В этом случае они будут различаться какими-то определенными логическими особенностями, собственной структурой, своим местом в совокупности науки, и тогда мы должны будем решить задачу обнаружения этих особенностей. Практически как раз так Карнап, к примеру, первоначально ставил вопрос о протокольных предложениях, не смотря на то, что и заявил позже, что этот вопрос решается посредством произвольного выбора .
Иначе, довольно часто предполагают, что под “протокольными предложениями” должны пониматься лишь те предложения, каковые кроме этого и по времени предшествуют вторым предложениям науки. Верная ли это точка зрения? Мы должны не забывать, что имеем дело с последним базисом знания о действительности. Не хватает было бы трактовать утверждения как, скажем, “совершенные конструкции” (в платоновском смысле). Нам направляться обратиться, скорее, к настоящим происшествиям, событиям, каковые случаются: во времени,—они-то и имеется то, о чем высказываются суждения. Исходя из этого мы должны заняться происходящими в психике актами “мышления” либо же физическими актами “говорения” либо “письма”. Потому, что психологические акты суждения пригодны для установления интерсубъективно верного знания лишь в том случае, в то время, когда они переведены в вербальные либо письменно зафиксированные выражения (т. е в физически существующую совокупность знаков), то “протокольные предложения” направляться разглядывать как кое-какие сказанные, записанные либо напечатанные предложения. К примеру, какие-то символические комплексы из звуков либо типографской краски, будучи переведены с простых сокращений на полноценную обращение, означают что-то наподобие “М-р N. N. в такое-то и такое-то время замечал то-то и то-то в таком-то и таком-то месте” (этого взора придерживался, в частности О. Нейрат). В действительности, в случае если проследить путь, которым мы вправду идем, в то время, когда добываем знание, то в обязательном порядке обнаруживаешь данный источник: напечатанные в книгах предложения, слова, произносимые преподавателем, отечественные личные наблюдения (в последнем случае мы сами являемся N. N.).
С данной точки зрения протокольные предложения—настоящие происшествия в мире, и они по времени предшествуют вторым настоящим процессам, наподобие “построения науки” либо производства личного знания.
Не знаю, как различие, совершённое тут между логическим и временным первенством протокольных предложений, соответствует различиям во взорах, которых придерживаются современные авторы, — это не имеет значение. Отечественной целью есть установление не того, кто как раз высказал верный взор, но того, в чем данный верный взор содержится. А для этого отечественное различение двух точек зрения будет очень нужным.
По существу эти два взора совместимы между собой, потому, что утверждения, регистрирующие простые эти наблюдения и стоящие по времени в начале, смогут быть в один момент теми же, каковые в силу собственной структуры образуют логический отправной пункт науки.
ПАРАДИГМА Н.В. ЛЕВАШОВА: фундамент новой СОВОКУПНОСТИ ПОЗНАНИЯ!
Источник